Никогда не ела жареную скумбрию. Начитавшись в МЗР и иных источниках, что скумбрия ОЧЕНЬ полезна , купила замороженную. Уговорила маму почистить мне эту рыбу, так как ни разу в жизни не чистила рыбу самостоятельно, потому что не терплю ни запаха, ни вида рыбьих потрохов. В детстве, когда первый раз узрела этот процесс, меня вырвало и с тех пор ни-ни.  Ну так вот, мама мне её почистила, я отделила филе от хребта и костей и замариновала в лимонном соке и прованских травах минут на 20. Затем каждый кусочек обваляла в клетчатке, как в панировочных сухарях, и пожарила на сковороде на 1 ст. л. растительного масла. Мама есть отказалась - оказывается она не переносит запаха жареной скумбрии  (вот, оказывается, почему я ни разу её и не ела). И вот я уже неделю в обед ем эту скумбрию.  Не знаю как там насчёт полезности, но запах у скумбрии - скажем так, на любителя. И всё бы ничего, доем остатки и забуду, но как бы не так... Я купила ДВЕ замороженных рыбины... И теперь либо через какое-то время снова жарить, либо отдать кому-нибудь, у кого есть кошки... 

Продолжение.

(С) II «Юлс рано узнал о тайне женщины, но тайна эта открылась перед ним обнажённой однажды на мокром берегу, куда приволокли беглянку и, не стесняясь друг друга тешились ею до тех пор, пока не пришло время поднять паруса.
Юлс слышал её крики и мольбы на непонятном языке – голос её странно и сладко отличался от мужского! Он видел газельи глаза, которые меркли, и губы, сначала тонкие, как лепестки цветов, а потом искусанные и кровавые.
Юлса подтолкнули к её обнаженному телу, брошенному уже, как ненужная кожура с плода. Она открыла глаза. Взгляд её был дик и жалок, что он вскочил и внезапно поднял её, напрягая мышцы, стараясь оттащить в сторону. Он сам не знал, зачем это делает, но волок и волок, задыхаясь, пока не спрятал её за высокими камнями. Он боялся, что мужчины придут снова.
И потом, когда уже были подняты паруса и они прошли вдоль опустошённого берега, он смотрел, таясь от остальных, на груду камней, чувствуя, как странная боль и пустота поселяются в его груди.
Он был невежественен, как все люди в то время, почти ничего не знал о мире, но обладал изощрённым чутьём на опасность. Он одинаково хорошо ориентировался среди людей, зверей и между камнями. Может быть поэтому вожак и сделал его разведчиком.
Они долго плыли открытым морем, опасаясь встреч, поэтому все вокруг было для них враждебно, как и они были враждебны всему миру, пока не наткнулись на эту бухту. Запасы пищи и воды истощились; все были раздражены и измучены качкой и с завистью смотрели на Юлса, который стоял уже на твёрдой земле. Желания их были примитивны: они хотели поскорее растянуться на голом берегу, разжечь, не таясь, костры, выпотрошить козу или барана, пить пресную воду, смешанную с вином. Они не стремились ни к домам, ни к детским колыбелям, потому что ничего не знали об этом. Но вереницы женщин, виденных ими раньше, носились в их беспокойных снах.
Берег был пуст и как будто мирен, но вожак не верил этому и послал одного Юлса. Роптать было бесполезно; они всё равно простоят в море на якоре до второго рассвета, если только Юлс не вернётся раньше.
Когда он стал взбираться по крутому склону, ноги его утопали в цветных камушках, но он уже не нагибался за ними. С вершины Юлс бросил последний настороженный взгляд вокруг. За спиной его оставалось море, а впереди лежали ложбины с курящейся землёй и пучками трав, высоких и колеблемых ветром. Склоны холмов были голы, кое-где выступал скальный камень. Бухта ограничивалась с трёх сторон горами; их дикие очертания опять встревожили и очаровали Юлса. Он заприметил на западе одну вершину, похожую на великаний перст, и решил держать её по левую руку.
Махнув условно гребцам, он последний раз бросил взгляд на свирепый корабль – такой маленький и безобидный издали, как скорлупа раздавленного ореха, - и стал спускаться в ложбину…» Продолжение следует.

Автор - не я. Прочитав повесть в подростковом возрасте, до сих пор остаюсь под впечатлением.
(С) "Эта история произошла давно, когда не было ещё географических карт и государств, нанесённых впоследствии на эти карты.

Я не знаю даже, как называлось тогда море, по которому плыл древний разбойничий корабль. Это не была мощная галера с тройным рядом вёсел, но и не округлое грузовой судно на парусах, а длинный узкий низкобортный корабль, снабжённый на уровне воды острым тараном.
Обитатели его думали, верно, что устрашают собой свет, а на самом деле вертелись возле небольшого куска суши. Ведь масштабы расстояний и наши представления о них меняются с течением времени.
Сейчас Земля стала доступной для передвижения, обжитой, и уже никого не удивляет, что она круглая.
Некогда она была плоской и необъятной, как нынешний космос. Хотя Геркулесовы столбы, называемые также среди финикийцев столпами Мелькарта, знаменовали уже конец вселенной, а звёзды не дразнили своей отдалённостью.
Нам трудно было бы прожить в том мире даже день. Все наши понятия должны были бы сместиться, как в кривом зеркале. Это были убогие предрассветные эпохи человечества; мы напрасно вздыхаем по ним. Но неверно было бы и пренебрегать ими, потому что ум человека с его миллиардами действующих клеток и тогда просверливал вселенную крошечными буравчиками. Работа, уходящая из далёкого прошлого в бесконечное будущее, как след реактивного самолёта.
Но человек всегда оставался человеком, тесал ли он каменный топор или забивал в стволы порох; он всегда был одержим жаждой познания, стремился к любви и алкал справедливости.
И поэтому история Юлса, отделённая от нас тремя тысячелетиями, не покажется нам невнятной, как потерянные письмена. Она лежит на той же каменистой дороге вперёд, которая не нами началась и не мы её кончим.
Впрочем, и во времена Юлса человечество не считало  себя уже молодым.

Они вошли в залив.
Над недышащей гладью тянулась разноцветная цепь гор. Там были лимонные песчаники и оранжево-бурые глины, красные уступы гранитов и меловые зубцы скал. Полого спускались заросшие травой склоны предгорий.
Всё это виднелось как сквозь рыбий пузырь: небо было слоисто. Красноватый свет пронизывал воздух: занималась заря. Море дышало, еле двигая рёбрами.
Была в этой картине заброшенность и тревога; безлюдье берега не вязалось с его красотой. Казалось, опасность подстерегает повсюду.
Когда Юлс выпрыгнул из лодки, сандалии его заскрипели по цветным камушкам. Он много видел диковинок, скитаясь по свету, но нигде ещё берега не оказывались усыпанными хризолитами и сердоликом. Юлс нагнулся, набрал горсть, побренчал ею и смущённо обернулся; гребцы устало прилегли на верёвочные уключины.
Издали, с корабля за ним наблюдал вожак.
Юлс должен был подняться на холмы, обойти окрестности и, вернувшись, рассказать, что он увидел и стоит ли высаживаться за добычей. Отряд был мал; они несли тяжёлые потери в стычках, и поэтому уже несколько раз в разведку ходил один Юлс. Трудно было сказать: так мало дорожил им вожак или так на него полагался?
Юлс не задумывался на этим. Он был молод, очень молод, и ему надоедали за время плавания шаткие доски палубы. Как у жеребёнка, ноги его требовали простора и бега.
Днём или вечером приставала галера к берегу, срок для Юлса был всегда одинаков: его ждали ко второму рассвету. Только после этого высадился бы небольшой отряд, начиная поиски. Так искали других лазутчиков и, случалось, приносили их мёртвыми иди ранеными. Хрипя, они плели небылицы о своих подвигах, кося испуганным зрачком на вожака.
Но бывало, что разведчик приползал бесшумно и также бесшумно перевозили затем гребцы одну за другой гружённые воинами лодки. Они крались, как звери, и обрушивались на спящих с быстротой стрелы. Казалось человеческий язык забывался ими на время; они только рычали и ломали, как стебли тростника, слабые женские руки. Под ногами звенели осколки глиняных амфор; мужчины, защитники своих очагов, валялись с рассечёнными черепами, и их помутневший взор ещё видел искажённые лица дочерей и пленных мальчиков. Чужестранцы не знали самого слова «пощада». Они убивали и насиловали, давая исход накопившейся энергии так же естественно, как ребёнок ломает свои игрушки и испускает внезапный вопль в припадке беспричинной весёлости.
Не только пираты и разбойники, но и цари хвастались тогда своими злодеяниями: «Шесть тысяч юношей я увёл, пятнадцать тысяч пятьсот пятьдесят три женщины угнал, некоторых убил, некоторых живыми увёл. Полторы тысячи коней, сто верблюдов и шестнадцать тысяч голов скота я угнал, тридцать восемь тысяч овец я угнал».
Конечно, пираты тоже были сыновьями женщин, но так давно скитались, что уже не помнили своих матерей. А некоторые из них, как Юлс, были найдёнышами, может быть даже сыновьями рабынь, и росли на палубе, узнавая жизнь из лихих и до наивности страшных рассказов пьяных мореходов.
Юлс рано узнал о тайне женщины…» 

Продолжение последует.