Неделю назад я поднимала тему жаренной скумбрии и печалилась, что есть ещё и вторая рыбина (заморозка), с которой что-то нужно делать, но уже точно не жарить.
Так вот, я её вчера замариновала, а сегодня уже ела - вкусно и запаха нет.
Если у кого-то та же проблема, то привожу рецепт: филе одной крупной скумбрии (около 500 г); соль нейодированная - 6-8 г; 2 зубчика чеснока (8 г); 2 лавровых листа; 5 горошин чёрного перца; 5 горошин душистого перца; 3 листика свежей или сушёной мяты; 30 мл столового уксуса (меньше 2 ст.л.); 50 мл нерафинированного растительного масла (я брала оливковое); 1-2 луковицы (60 г); 100 г апельсинового сока (брала J7). Горошины перца раздавить, лавровый лист и мяту покрошить, чеснок раздавить и мелко порубить, смешать с солью, добавить растительное масло, уксус, порезанный полукольцами лук. Этот маринад я сделала накануне, оставила на ночь на столе. Разделанную скумбрию (шкуру снимать не стала) порезала на небольшие порционные кусочки и выложила в стеклянный контейнер, залила маринадом, перемешала, затем добавила апельсиновый сок, вновь перемешала. Поставила в холодильник на сутки. Дважды кусочки рыбы переворачивала.

Продолжение.

(С) IV «Боги забыли о нас», – подумал он, но по привычке опасался не только произнести вслух, но даже чётко оформить дурную мысль: ведь слова помогают судьбе – как маяк, она направляет на них полёт своих чёрных крыльев.
Юлс удвоил внимательность; он не мог возвратиться ни с чем. Больше голода, неудач и даже самой гибели в битве на корабле, боялись вожака. Среди пиратов были люди, наделённые нечеловеческой силой и свирепостью, изворотливые и лукавые, как змеи, но все они беспрекословно подчинялись ему. Никто не соперничал с ним и не пытался встать вровень.  «Чего нельзя, того не желают, подумал Юлс, вздыхая. – А почему?»
Вожак мало говорил, взгляд его был насуплен и пронзал насквозь, как лезвие. На корабле ему отводилось особое помещение, куда покорно сносили лучшую часть добычи и приводили самых молодых пленниц. Часто их забирали оттуда полумёртвыми. Он никогда больше не спрашивал о них. На левой руке, на безымянном пальце, он носил железное кольцо, выложенное поперечными пластинками золота. В него была вправлена простая раковина. Говорят, это был талисман, помогавший ему оставаться твёрдым при самых необычных происшествиях. Может быть, он же делал его мысль всеведущей.
Но, очутившись на воле, Юлс сбрасывал с себя понемногу путы страха и покорности. Он был здоров, его переполняло ощущение собственной силы. Здесь, в горах, он уже не зависел ни от кого, кроме самого себя. Его подстерегали опасности, и он шёл им навстречу. Неясные мечты делали его более проворным, нежели самый грозный приказ вожака. Ведь молодость – это желания. Голодная душа всё время требует впечатлений и перемалывает их своими жадными крепкими зубами. А многое глотает целиком, почти не почувствовав вкуса.
Взбираясь на перевал, Юлс к полудню увидел, что за горами открылась ещё одна гряда, более высокая и тёмная. Края её, остро отточенные, сверкали солнцем. Облака скрывали северные вершины, но на юго-востоке голубые тонкие снега лежали прекрасным контуром по хребту. А склоны вокруг были похожи на курчавые великанские головы, припорошенные сединой.
Юлс сделал несколько шагов; уступ скалы словно отодвинулся – и он остановился, глубоко дыша…» Продолжение следует.

Продолжение.

(С) III «Он сразу окунулся в новые запахи. Солёного моря словно и не было поблизости. Пахучие травы цеплялись за его голени. Между сурепкой и лиловым иван-чаем сверкали багрянцем дикие степные маки. Они не росли кучками, но каждый сам по себе, похожие на капли рдеющей крови. А сурепка шла сплошь, как саранча. Её золото было обманчивым и, как фальшивая монета, не сулило ничего доброго. Но Юлс разбирался только в целебных свойствах растений, потому что ему приходилось лечить раны, свои и чужие. Он не подозревал даже, что слоистое прохладное небо над головой, набухающее влагой и обильным снегом, через два тысячелетия станет вечноголубым. Дыхание африканских пустынь, не встретив больше на своём пути, лесов, сметая охранительные тучи с небес, всё больше обнажит камень. Целые области, богатые пшеницей, кунжутом и просом, захиреют, как трава с вырванным корнем, потому что и царства гибнут в конечном счёте не от войн или дипломатических оплошностей правителей, а от недостатка перегноя в почве, как это ни звучит прозаически.
Но сейчас ещё пласты чернозёма были влажными и жирными, как необтёртые губы, а запах цветущего лоха – дикой маслины – заполнил воздух.
Юлс бесшумно пробирался в зарослях трав и кустарников. Яркие цвета привлекали его взгляд, хотя он и не смог бы их назвать; он различал красный, но зелёный и синий уже путались в его представлении: для них не было отдельных слов. Даже морская вода в его глазах распадалась на иные краски, чем у нас; он называл её виноцветной, отдавая, должно быт, предпочтение не общему тону, а оттенкам, соединяя в этом понятии шипучесть, плавность, запахи прибрежных камней, глубину и искры на мелких гребнях, как жёлтые отсветы хмельного напитка.
Он шёл, напрягая слух и обоняние, обходя цветы на длинных стеблях; крупные чашечки их заманчиво пламенели. Не удержавшись, он окунул было лицо в раскрытые лепестки – и отпрянул; повеяло сухим, душным дурманом, словно кто-то живой дохнул в лицо.
В тёмном сознании юноши всё соседствовало: боги, люди, сны. Он не удивился, если б вдруг цветок зазвучал, как дудка или от стебля протянулись тонкие человечьи пальцы. Он верил в зверей с мужским торсом и в женщин-птиц. Он знал совсем не то, что знаем мы сейчас, но по-своему знал много.
Тот яркий мир древних верований, который спустя три тысячи лет, скучая, станут проходить по книгам ленивые школяры, был для него вполне реальным. И достойно удивления не то, что он прожил жизнь, не усомнившись, а то, что, безоговорочно принимая на веру все мрачные чудеса тогдашней фантазии, шёл между ними отважно, хитроумно, как и подобает человеку, не отступая и не останавливаясь.
Дух познания не был в нём слабее, чем в нас, только он пускался на поиски не атомных ядер в чудовищных реакторах, а примечал следы кентавров, не менее чудовищных в представлении людей того времени.
Он шёл, не уставая, уже несколько часов, всё выше в горы, пока путь ему не пересёк внезапный провал, по дну которого бежала речка.
Чёрная вода, подобная воде Стикса, шумела под сводом нависших скал, серо-бурых, как асфальт, в узком и холодном ущелье. Ветер выл, но был почти неслышим от грохота эха, а те несколько камней, которые Юлс швырнул в быстробегущую прозрачную и таинственную чёрную воду, чтобы умилостивить её духов, упали с гулким и мёртвым стуком, словно в ней и впрямь было что-то безвозвратное, так что ему стало даже не по себе.
Но всё-таки он напился и отдохнул, прежде чем двинуться дальше, сомневаясь уже, найдёт ли хоть какой-нибудь след поселения: горы становились всё более необжитыми…» Продолжение следует.