Елена_Дракон
06.09.2021 04:14
Продолжение. (С) III «Он сразу окунулся в новые з...
Продолжение.
(С) III «Он сразу окунулся в новые запахи. Солёного моря словно и не было поблизости. Пахучие травы цеплялись за его голени. Между сурепкой и лиловым иван-чаем сверкали багрянцем дикие степные маки. Они не росли кучками, но каждый сам по себе, похожие на капли рдеющей крови. А сурепка шла сплошь, как саранча. Её золото было обманчивым и, как фальшивая монета, не сулило ничего доброго. Но Юлс разбирался только в целебных свойствах растений, потому что ему приходилось лечить раны, свои и чужие. Он не подозревал даже, что слоистое прохладное небо над головой, набухающее влагой и обильным снегом, через два тысячелетия станет вечноголубым. Дыхание африканских пустынь, не встретив больше на своём пути, лесов, сметая охранительные тучи с небес, всё больше обнажит камень. Целые области, богатые пшеницей, кунжутом и просом, захиреют, как трава с вырванным корнем, потому что и царства гибнут в конечном счёте не от войн или дипломатических оплошностей правителей, а от недостатка перегноя в почве, как это ни звучит прозаически.
Но сейчас ещё пласты чернозёма были влажными и жирными, как необтёртые губы, а запах цветущего лоха – дикой маслины – заполнил воздух.
Юлс бесшумно пробирался в зарослях трав и кустарников. Яркие цвета привлекали его взгляд, хотя он и не смог бы их назвать; он различал красный, но зелёный и синий уже путались в его представлении: для них не было отдельных слов. Даже морская вода в его глазах распадалась на иные краски, чем у нас; он называл её виноцветной, отдавая, должно быт, предпочтение не общему тону, а оттенкам, соединяя в этом понятии шипучесть, плавность, запахи прибрежных камней, глубину и искры на мелких гребнях, как жёлтые отсветы хмельного напитка.
Он шёл, напрягая слух и обоняние, обходя цветы на длинных стеблях; крупные чашечки их заманчиво пламенели. Не удержавшись, он окунул было лицо в раскрытые лепестки – и отпрянул; повеяло сухим, душным дурманом, словно кто-то живой дохнул в лицо.
В тёмном сознании юноши всё соседствовало: боги, люди, сны. Он не удивился, если б вдруг цветок зазвучал, как дудка или от стебля протянулись тонкие человечьи пальцы. Он верил в зверей с мужским торсом и в женщин-птиц. Он знал совсем не то, что знаем мы сейчас, но по-своему знал много.
Тот яркий мир древних верований, который спустя три тысячи лет, скучая, станут проходить по книгам ленивые школяры, был для него вполне реальным. И достойно удивления не то, что он прожил жизнь, не усомнившись, а то, что, безоговорочно принимая на веру все мрачные чудеса тогдашней фантазии, шёл между ними отважно, хитроумно, как и подобает человеку, не отступая и не останавливаясь.
Дух познания не был в нём слабее, чем в нас, только он пускался на поиски не атомных ядер в чудовищных реакторах, а примечал следы кентавров, не менее чудовищных в представлении людей того времени.
Он шёл, не уставая, уже несколько часов, всё выше в горы, пока путь ему не пересёк внезапный провал, по дну которого бежала речка.
Чёрная вода, подобная воде Стикса, шумела под сводом нависших скал, серо-бурых, как асфальт, в узком и холодном ущелье. Ветер выл, но был почти неслышим от грохота эха, а те несколько камней, которые Юлс швырнул в быстробегущую прозрачную и таинственную чёрную воду, чтобы умилостивить её духов, упали с гулким и мёртвым стуком, словно в ней и впрямь было что-то безвозвратное, так что ему стало даже не по себе.
Но всё-таки он напился и отдохнул, прежде чем двинуться дальше, сомневаясь уже, найдёт ли хоть какой-нибудь след поселения: горы становились всё более необжитыми…» Продолжение следует.
(С) III «Он сразу окунулся в новые запахи. Солёного моря словно и не было поблизости. Пахучие травы цеплялись за его голени. Между сурепкой и лиловым иван-чаем сверкали багрянцем дикие степные маки. Они не росли кучками, но каждый сам по себе, похожие на капли рдеющей крови. А сурепка шла сплошь, как саранча. Её золото было обманчивым и, как фальшивая монета, не сулило ничего доброго. Но Юлс разбирался только в целебных свойствах растений, потому что ему приходилось лечить раны, свои и чужие. Он не подозревал даже, что слоистое прохладное небо над головой, набухающее влагой и обильным снегом, через два тысячелетия станет вечноголубым. Дыхание африканских пустынь, не встретив больше на своём пути, лесов, сметая охранительные тучи с небес, всё больше обнажит камень. Целые области, богатые пшеницей, кунжутом и просом, захиреют, как трава с вырванным корнем, потому что и царства гибнут в конечном счёте не от войн или дипломатических оплошностей правителей, а от недостатка перегноя в почве, как это ни звучит прозаически.
Но сейчас ещё пласты чернозёма были влажными и жирными, как необтёртые губы, а запах цветущего лоха – дикой маслины – заполнил воздух.
Юлс бесшумно пробирался в зарослях трав и кустарников. Яркие цвета привлекали его взгляд, хотя он и не смог бы их назвать; он различал красный, но зелёный и синий уже путались в его представлении: для них не было отдельных слов. Даже морская вода в его глазах распадалась на иные краски, чем у нас; он называл её виноцветной, отдавая, должно быт, предпочтение не общему тону, а оттенкам, соединяя в этом понятии шипучесть, плавность, запахи прибрежных камней, глубину и искры на мелких гребнях, как жёлтые отсветы хмельного напитка.
Он шёл, напрягая слух и обоняние, обходя цветы на длинных стеблях; крупные чашечки их заманчиво пламенели. Не удержавшись, он окунул было лицо в раскрытые лепестки – и отпрянул; повеяло сухим, душным дурманом, словно кто-то живой дохнул в лицо.
В тёмном сознании юноши всё соседствовало: боги, люди, сны. Он не удивился, если б вдруг цветок зазвучал, как дудка или от стебля протянулись тонкие человечьи пальцы. Он верил в зверей с мужским торсом и в женщин-птиц. Он знал совсем не то, что знаем мы сейчас, но по-своему знал много.
Тот яркий мир древних верований, который спустя три тысячи лет, скучая, станут проходить по книгам ленивые школяры, был для него вполне реальным. И достойно удивления не то, что он прожил жизнь, не усомнившись, а то, что, безоговорочно принимая на веру все мрачные чудеса тогдашней фантазии, шёл между ними отважно, хитроумно, как и подобает человеку, не отступая и не останавливаясь.
Дух познания не был в нём слабее, чем в нас, только он пускался на поиски не атомных ядер в чудовищных реакторах, а примечал следы кентавров, не менее чудовищных в представлении людей того времени.
Он шёл, не уставая, уже несколько часов, всё выше в горы, пока путь ему не пересёк внезапный провал, по дну которого бежала речка.
Чёрная вода, подобная воде Стикса, шумела под сводом нависших скал, серо-бурых, как асфальт, в узком и холодном ущелье. Ветер выл, но был почти неслышим от грохота эха, а те несколько камней, которые Юлс швырнул в быстробегущую прозрачную и таинственную чёрную воду, чтобы умилостивить её духов, упали с гулким и мёртвым стуком, словно в ней и впрямь было что-то безвозвратное, так что ему стало даже не по себе.
Но всё-таки он напился и отдохнул, прежде чем двинуться дальше, сомневаясь уже, найдёт ли хоть какой-нибудь след поселения: горы становились всё более необжитыми…» Продолжение следует.
